244 Оставленный град В новой книге, название которой дал привлекающий своим диковинным названием и приданной ему символикой цветок – «Амариллис» (1997), поэт вновь обращается к надмирному пространству, космосу, расширяя его, но одновременно приводя в живое движение: «Мрак на небо тащат волоком – // Медленно и тяжело…» В этом небе, которое воздало огнём и влагой, торжеством и тоской и, вероятно, оттого опустело и прояснилось, вновь появляются «неведомые звёзды». Однако теперь оно не только являет земному миру зеркальный идеал, но и составляет с этим миром единое целое: «…Слишком многое в небе сгорело, // Слишком многое в землю ушло…» – такой силы гроза сотрясла авторское мироздание. После такой не приносящей облегчения грозы плоть и душа по‐прежнему пьют «это небо – всепрощенье наше», но уже «как ледяную воду из ковша». И, хотя телесное отнюдь не умерщвлено («Привыкай к земным чертам, // К зеркалам идти с улыбкой…»), главным становится путь души, которая «Во тьме случайного ночлега // В глухом предчувствии беды // …у Бога просит снега, // Чтоб он засыпал все следы…» Суета преступившего черту и обезумевшего града – не духовного, а осязаемого, в котором «Змеиным холодом разлуки // Сквозит в раскрытое окно», не приносит забвения. И только покажется, что «…Всё отболело, минуло, // Зима белым ‐ бела…», как пустота в груди напоминает: «…Как будто сердце вынула // И нищим отдала…» Отпускает разве что в горах, где можно пить «Из каменных ладоней гор, // Как из любимых рук…» Но даже там пронзает: «Вот так, наверно, пьют, когда // Из Леты пьют…» Впрочем, даже такая надёжная, казалось бы, река не даёт успокоиться: «…Летейские воды черны и чисты, // Но мне не остудят чела…» И, хотя «…Покинувшим пепелище // Обратной дороги нет» и «…кому была обещана – // Пусть забудет обо мне…», с губ вдогонку так и просится невысказанный упрёк: «Как же ты покидаешь // То, что не уберёг?» Ибо «выше всяких сил» помнить о том, «как серебристо осыпалась пыльца с тяжёлых крыл» бабочки, которая стучалась в окно в оставшуюся позади счастливую ночь. Только ночью теперь ощущение счастья – творческого – и возвращается: …Ночь опустела. Ни звука. Тьма, как бумага, груба,
RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2