241 силы возвращаются: «Вот так душа смиряется с бедою // И понимает только тяжкий труд…» Ещё один источник этих сил – пример матери, которой «кажется: бросишь работу – // И время затянется льдом…» И тот же сад, куда героиня снова и снова прибегает во сне за яблоками. И ребёнок, уже начинающий вслушиваться в звуки родительской речи и сам производить «первоназвания бытия». И собственное творчество, для которого после подёнщины остаётся только ночь: …И сердце ждёт полночного труда: И звук, и свет – всё обернется вестью. Какие тайны, образы, созвездья Плывут в мои пустые невода!.. Это уже из авторского раздела Ягодинцевой «Ущелье ведьм» в коллективном сборнике «Майский дождь», который был сдан в набор всего лишь через месяц после «Идущего ночью» и увидел свет в том же 1991 году. Несмотря на неизбежные повторы, а также благодаря уникальным стихам в нём возникают и особые, дополнительные смысловые и эмоциональные нюансы. К примеру, там Москва представлялась «болотной птицей, вещуньей», чей «голос надрывный» то ли рвётся к высокой недостижимой звезде, то ли умоляет её опуститься пониже. Здесь столь же двойственное «соединенье тёмных высей и светлых далей октября» вспоминается с элегической ностальгией как ещё один из источников столь необходимого света. Однако этот свет опять же оказывается холодным: И нам только небо осталось – Обетованный край. Осенний синий парус, Ладья, плывущая в рай… На фоне этого неба и как антипод ему земля подчас предстает средоточием безумия и пыльных песков, сквозь которые «…жизнь моя протянута, // Как острый луч тоски…» Хотя в такие минуты, «Когда позор, тоска, бессилье // Отравят грудь…», автор снова вспоминает о небе: «Для тайных странствий по России // Есть Млечный путь…» И пускай сама страна пока что представляется ей, скорее, безличным, невочеловеченным пространством, поэт ощущает: «…Если о России // Не говорить, не думать, не дышать, // И глину не месить лаптями, сапогами, // Колесами
RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2