10 возможно «дойти до самой сути, до сущности протекших дней, до их причины, до оснований, до корней, до сердцевины» (Б. Пастернак)… Выходец из городской промышленной среды, питомица тесных студенческих, а потом – рабочих общежитий, поэтесса преображается в поэтаясновидца и духовидца, впитывая всей полнотой чувств знаки и язык растений, гор, стремительных уральских рек и таинственных самодостаточных лесов – чернолесья. «В России надо жить бездомно и смиренно… <…> В России надо жить не хлебом и не словом, А запахом лесов – берёзово-сосновым. <…> // Великая страна, юдоль твоя земная, // Скитается в веках, сама себя не зная…» Наитие вместо логики технического расчета. Интуиция вместо фальшивого оптимизма. Импрессионизм вместо бунтарского реализма передвижников, которых так любили наши просвещенные учителядобротолюбы. И вместе с этим наряду с нарастающей зоркостью деталей («нежная жасминовая кожа», «неспелый жемчуг», «сирень, как туча грозовая», «острые копья весенних трав») идёт нарастание видения незримого, обобщения сцеплений первопричин: «Из наших молитв и чаяний – верных нитей, // Из наших наивных песен и смутных снов // Ткётся в холодной выси канва событий // И укрывает Россию её покров…» Где-то на обочине сознания оставляет поэт личную драму крушения любви: «Оставим всё как есть: // Кафе. Театр. Почта. // Ожог». Она даже находит исключительные формулы этому самоотречению от личного счастья: «Мы служим любви, а запроданы силе за страх // Какой-то бедой», которые недоступны обывателю и редки даже у самых выдающихся творцов слова. И, хотя поэт осознаёт всю трагичность такого холодно-пустынного отречения: «Мне страшно. Мне темно. Окликните меня!», она с отчаянным самоистязанием констатирует: «Но наступает, как проклятье, // Необратимый тайный час, // Когда учителя и братья // Уже не понимают нас…» Выбор судьбы становится всё яснее самому автору, давая неизъяснимое мужество и дар прозрения: «Куда бежать воде? Куда векам стремиться // И нам держать свой путь? // Мы отыскали том. Но каменной страницы // Нам не перевернуть…» Именно в девяностые, когда испытания и их жестокость достигают пика как для всей страны, так и для личности автора, у неё вырываются исповедальные строчки: «Я говорю: печаль мудра, // Ещё не зная, так ли это…» «Я солгала. Я неповинна…» «Я умирала дважды. Оба раза – // Из-за любви…» Тогда все бытовые внешние пейзажи родного края наполняются такой пси-
RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2