Ягодинцева Нина Александровна: биобиблиографический указатель

10 возможно «дойти до самой сути, до сущности протекших дней, до их причины, до оснований, до корней, до сердцевины» (Б. Пастернак)… Выходец из городской промышленной среды, питомица тесных студенческих, а потом – рабочих общежитий, поэтесса преображается в поэтаясновидца и духовидца, впитывая всей полнотой чувств знаки и язык растений, гор, стремительных уральских рек и таинственных самодостаточных лесов – чернолесья. «В России надо жить бездомно и смиренно… <…> В России надо жить не хлебом и не словом, А запахом лесов – берёзово-сосновым. <…> // Великая страна, юдоль твоя земная, // Скитается в веках, сама себя не зная…» Наитие вместо логики технического расчета. Интуиция вместо фальшивого оптимизма. Импрессионизм вместо бунтарского реализма передвижников, которых так любили наши просвещенные учителядобротолюбы. И вместе с этим наряду с нарастающей зоркостью деталей («нежная жасминовая кожа», «неспелый жемчуг», «сирень, как туча грозовая», «острые копья весенних трав») идёт нарастание видения незримого, обобщения сцеплений первопричин: «Из наших молитв и чаяний – верных нитей, // Из наших наивных песен и смутных снов // Ткётся в холодной выси канва событий // И укрывает Россию её покров…» Где-то на обочине сознания оставляет поэт личную драму крушения любви: «Оставим всё как есть: // Кафе. Театр. Почта. // Ожог». Она даже находит исключительные формулы этому самоотречению от личного счастья: «Мы служим любви, а запроданы силе за страх // Какой-то бедой», которые недоступны обывателю и редки даже у самых выдающихся творцов слова. И, хотя поэт осознаёт всю трагичность такого холодно-пустынного отречения: «Мне страшно. Мне темно. Окликните меня!», она с отчаянным самоистязанием констатирует: «Но наступает, как проклятье, // Необратимый тайный час, // Когда учителя и братья // Уже не понимают нас…» Выбор судьбы становится всё яснее самому автору, давая неизъяснимое мужество и дар прозрения: «Куда бежать воде? Куда векам стремиться // И нам держать свой путь? // Мы отыскали том. Но каменной страницы // Нам не перевернуть…» Именно в девяностые, когда испытания и их жестокость достигают пика как для всей страны, так и для личности автора, у неё вырываются исповедальные строчки: «Я говорю: печаль мудра, // Ещё не зная, так ли это…» «Я солгала. Я неповинна…» «Я умирала дважды. Оба раза – // Из-за любви…» Тогда все бытовые внешние пейзажи родного края наполняются такой пси-

RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2