191 штурм. И даже одиноко бродящий по широкому полю жизни пастернаковский Гамлет не реанимировал убиенного. Каждый раз, касаясь сей щекотливой темы, русская поэзия попадала на минное поле. И взорвалась. Есенинский провонявший луком и водкой бродяга – весёлый младенец по сравнению с, например, иртеньевским поэтом «на трудовом своём посту», над которым «амбре – ну нету сил». Его «свободы сеятель пустынный // Сбирает скудный урожай» на минном поле, где на взрывы давно уже никто не обращает внимания. Травестия. Точка. Коллапс. Это не хорошо и не плохо. Это, наверное, неизбежно. Время от времени Везувии погребают под грудой лавы и пепла несчастные Помпеи и Атлантиды погружаются на дно океана. Какие-нибудь десять лет, отделяющих лермонтовского пророка от пушкинского, понадобилось, чтобы загнать его в пустыню мрачную, и целое столетие с лишком, чтобы ему оттуда выйти. И вот день настал. Он вышел. Небритый, голодный, непрезентабельный, в неглиже. И встал в очередь за сосисками. Или за водкой. Сограждане его, разумеется, не узнали. И, духовной жаждою томим, глашатай истин вековых высказал согражданам всё, что наболело (вместо каменьев у ближних оказались под рукой другие полезные и нужные вещи). Наступила весна. Прилетели птицы. Растаял снег. Река вышла из берегов – и понесло… понесло… И стало мучительно ясно: ни-че-го не из-ме-ни-лось. В пустыне, чахлой и скупой, во глубине сибирских руд, на перепутье, на БАМе и целине, в неосвещённом подъезде – она никогда ему не изменяла. Босоногая девочка в длинной рубахе, в дырявом платке, крестьянка молодая, кнутом битая, мученье и ад, гостья с дудочкой в руке, она была верна ему, как Пенелопа. И за её плечом всегда стоял шестикрылый серафим. Потому что шестикрылые серафимы никогда не покидают Божьих избранников. Е. Кувшинова Чаша круговая: альманах (Екатеринбург). 2012. № 11. С. 205–210.
RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2