164 нающий вслушиваться в звуки родительской речи и сам производить «первоназвания бытия». И собственное творчество, для которого после подёнщины остаётся только ночь: …И сердце ждёт полночного труда: И звук, и свет – всё обернется вестью. Какие тайны, образы, созвездья Плывут в мои пустые невода!.. Это уже из авторского раздела Ягодинцевой «Ущелье ведьм» в коллективном сборнике «Майский дождь», который был сдан в набор всего лишь через месяц после «Идущего ночью» и увидел свет в том же 1991 году. Несмотря на неизбежные повторы, а также благодаря уникальным стихам в нём возникают и особые, дополнительные смысловые и эмоциональные нюансы. К примеру, там Москва представлялась «болотной птицей, вещуньей», чей «голос надрывный» то ли рвётся к высокой недостижимой звезде, то ли умоляет её опуститься пониже. Здесь столь же двойственное «соединенье тёмных высей и светлых далей октября» вспоминается с элегической ностальгией как ещё один из источников столь необходимого света. Однако этот свет опять же оказывается холодным: И нам только небо осталось – Обетованный край. Осенний синий парус, Ладья, плывущая в рай… На фоне этого неба и как антипод ему земля подчас предстает средоточием безумия и пыльных песков, сквозь которые «…жизнь моя протянута, // Как острый луч тоски…» Хотя в такие минуты, «Когда позор, тоска, бессилье // Отравят грудь…», автор снова вспоминает о небе: «Для тайных странствий по России // Есть Млечный путь…» И пускай сама страна пока что представляется ей, скорее, безличным, невочеловеченным пространством, поэт ощущает: «…Если о России // Не говорить, не думать, не дышать, // И глину не месить лаптями, сапогами, // Колесами поющих жалобно телег – // Мы канем в пустоту…» Саму эту мысль, как и форму её выражения, иначе, нежели традиционной, не назовёшь, хотя их истоки можно увидеть не только в принципиальной приверженности классической русской поэтической традиции, но и явном нежелании спешно откликаться на злобу дня. Разве что в коротком «Всё ветер, ветер… // Ок-
RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2