11 миться // И нам держать свой путь? // Мы отыскали том. Но каменной страницы // Нам не перевернуть…» Именно в девяностые, когда испытания и их жестокость достигают пика как для всей страны, так и для личности автора, у неё вырываются исповедальные строчки: «Я говорю: печаль мудра, // Ещё не зная, так ли это…» «Я солгала. Я неповинна…» «Я умирала дважды. Оба раза – // Из-за любви…» Тогда все бытовые внешние пейзажи родного края наполняются такой психологической трагичностью, таким сконцентрированным напряжением, что предвещают «разрыв аорты»: это стихотворения «Сыростан», «Златоуст», «Время – ветер», «Ресницам – сна…», «Теченье донных трав»: «Они текут, текут: отныне и доныне… // Опомнишься – зима. Оглянешься – пустыня». И только инстинкт материнства, мощь которого в русском слове воплотила её могучая предшественница (а теперь – учитель) Марина Цветаева, заставляет уже теперь зрелого поэта и мать воскликнуть: «О, Господи, ведь ты послал детей // Спасать меня из гиблой круговерти! // И если я подумала о смерти, // То это было: Боже, не теперь!..» Петербург, красавица-Москва, торгующая всем и на каждом углу, своими контрастами и обнажающимся бесстыдством дают поэту всё нарастающую силу и право на пророчества: «Знать, из горького опыта // Не выходит хорошего: // Что не продано – пропито, // Что не пропито – брошено. // Что не взято – отравлено, // У потомков украдено… // Если сказано правильно, // Ты прости меня, Родина…» По её биографии, так близко и сердечно знакомой мне, я знаю, как целительно было тогда поэту стать самоотверженной водительницей молодых, незрелых, растерянных «птенцов, встающих на крыло»… Судьба подарила ей роль наставницы молодых из «потерянного поколения», и это стало праведной «миссией» поэта на всю последующую эпоху: «Единственный огонь из всех огней, // Способных озарить собою сферу, // В которой мы живём, испытывая веру // И многократно утверждаясь в ней…» Самоотдача на грани «самопожертвования» – вот высший нравственный путь и (не побоюсь произнести) подвиг Поэта, который в те годы дала ей судьба, были переплавлены и осмыслены Ниной Александровной в исполинско-масштабном ракурсе: «Живя меж облаками и людьми, // Отдав долги и дерзости, и лести, // Я научилась кланяться любви // И праздновать тоску по-королевски…» «О да, я знаю, исхода нет, // Но вижу: над стаей
RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2