133 Такое противопоставление исполнения песни ее содержанию – несомненный признак крепкой души, уверенности в жизни» [5]. Как видим, пояснение собирателя существенно дополняет наше представление о песне «Вставала я ранехонько» в данном конкретном исполнении; может быть, самое интересное в публикации В. И. Игнатова – это не самый текст песни, известной во множестве вариантов, а именно его комментарий, передающий непередаваемое, неощутимое ни в словах, ни в нотах – сложнейшую гамму чувств исполнительницы, которая движениями, игрой как бы «наступала на горло собственной песне...» К сожалению, такие комментарии к публикуемым текстам в сборниках фольклора встретишь нечасто, да и способность собирателя, ученого-фольклориста, к полному выражению внешней и внутренней динамики исполнения, его психологического содержания, само собой разумеется, ограничена: он ведь не художник. Преимущество последнего в передаче пластического и психологического образа песни в ее живом звучании очевидно. Вспомним, с каким мастерством передает характер народного пения Л. Н. Толстой. В знаменитой сцене смотра войск М. И. Кутузовым под Браунау мы находим такой эпизод: «Песенники вперед! – послышался крик капитана. – И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанцик… сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат-песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую-то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее: “Ах, вы сени мои, сени!” – “Сени новые мои...”, подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому-то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками,
RkJQdWJsaXNoZXIy NDM2MzM2